f3bc5676     

Гроссман Василий - В Большом Кольце



Василий Семенович Гроссман
В большом кольце
На завтрак в воскресенье мама дала витаминного салата из сырой капусты,
побрызганного лимонным соком, ломтик ветчины, чаю с молоком, две конфеты -
мармеладку и театральную.
После завтрака папа, как обычно, сказал:
- Машка, поставь-ка нам скрипичную сонату.
- Чью, папочка?
И папа протяжно, в нос ответил:
- Как ни странно, в этом случае Ойстрах мне приятней Крейслера, а Оборин -
Рахманинова.
И Маша поставила на проигрыватель восьмую скрипичную сонату Бетховена в
исполнении Оборина и Ойстраха.
Ей, как и папе, казалось, что Ойстрах и Оборин играют мягче, не так резко,
как Рахманинов и Крейслер. Но девятилетняя Маша не только с папиных и
маминых слов понимала, кто такие Рахманинов и Крейслер.
Вертелся диск проигрывателя, и из его медленного, округлого движения
рождался мир, в котором не было ничего плавного, округлого.
Маша слушала музыку, морщила нос и хмурила белые брови, потому что папа и
мама смотрели на нее, и ее это сердило.
- Какое наслаждение, - сказала мама о музыке.
- Да, да, - сказал папа, - радость, счастье.
Папа обычно говорил горячо, а мама спокойно и почти никогда не соглашалась
с папой. А когда спустя день или неделю мама учительски высказывала папины
мысли, он протяжно произносил своим милым, гортанным голосом:
- Ах, Любочка, как верно ты это сказала.
Мама раньше преподавала в институте и теперь постоянно поправляла
произношение у Маши. И Маша старательно повторяла за мамой слова, как они
должны звучать по-правильному: не красивей, а красивее.
Маша после переезда в новый дом в школу не ходила, так как у нее держалась
от желез температура и доктор советовал некоторое время не учиться. Она
проводила все время со взрослыми, и папа и мама не предполагали, что
курносенькая, беловолосая и сердитая Маша замечает многие тонкости их
отношений.
Вот папа заговорил о судьбе русской музыки и о Скрябине, потом папа
говорил о Модильяни, а мама возражала ему, а на следующий день мама сказала
тете Зине: "Все же нельзя говорить о музыке двадцатого века, тотчас не
назвав имя Скрябина", - и это были папины слова, над которыми мама смеялась,
а спустя несколько дней она сказала тете Зине, указав на картину над роялем:
"Ах, Модильяни, Модильяни, сводит он меня с ума".
Самой большой и приятной комнатой был папин кабинет, но и в просторном
папином кабинете было тесно от множества книг и картин; да и рояль занимал
много места.
Как-то Маша забыла на папином диване свою тряпичную дочку, Мотю, и слышала
папины слова:
- Любочка, эвакуируй, пожалуйста, это страшилище.
Впервые Маша обиделась на папу - он ведь был очень добрый.
И в этот воскресный день они слушали любимую папой скрипичную сонату
Бетховена, и папа сказал:
- Какая для меня радость слушать эту музыку!
Машу не удивляло, почему радуется папа, музыка была прекрасна.
Потом папа предложил маме и Маше сделать прогулку.
Они жили в девятиэтажном доме на окраине Москвы. Дом был оборудован
хорошо, с лифтами и мусоропроводами, с кондиционированным воздухом, ванны
были устроены в виде бассейна, выложены бледно-голубой плиткой.
Во всех девяти этажах жили деятели науки и искусства, машин у жильцов было
много, они не помещались на асфальтовой площадке перед домом. И машины были
такие же важные, как жильцы: все "Волги", "Волги", а у некоторых даже
"Чайки", а у одного физика американский "бьюик".
На плане, который видел папа, вокруг их дома стоял новый квартал с
огромными магазинами, парками, фонтанами. Но с



Содержание раздела